В этой рубрике члены редакции и приглашенные авторы получают возможность выказаться на тему индустрии комиксов — как зарубежной, так и отечественной. Сегодня один из наших постоянных авторов Владислав Миктум порассуждает о том, стоит ли делить искусство на «высокое» и «низкое».
Говорить о том, что комикс — это искусство, довольно просто. Мы берем с полки альбом Мёбиуса или снимаем со стены репринты страниц из Малыша Немо, и, пожалуйста, вот вам филигранная работа, полет творческой мысли, который вызывает как минимум эстетический восторг. Тут даже объяснения никакие не нужны, мы понимаем, что это искусство, потому как ничем иным такое удивительное творение оказаться не может. За нами лишь остается выбор между стоическим принятием этого факта или же многочисленными восхищенными восклицаниями по поводу увиденного.
На лицо действие красиво сформулированной Мамардашвили формулы: «Или мы понимаем, или не понимаем и не поймем никогда». И если человек уйдет в тотальное отрицание того, что работы Жана Жиро можно назвать словом «искусство», то говорить с ним дальше не будет иметь никакого практического смысла.
Но не будем останавливаться на достигнутом. У нас осталась некая прослойка людей, готовых впустить в свое сердце тот факт, что комиксы можно связать с чем-то высоким. Давайте же окунем их в Suicide Squad из New 52 и посмотрим, как большая часть тут же передумает. Тут уже не до высокого. Тут, как говорится, со дна постучались. И ведь перед нами все те же книжки с картинками, претендующие на место под солнцем. Страшно подумать, что было бы, начни мы наши доводы с таких комиксов. Скорее всего, нас не стали бы даже слушать. Вот только извечные вопросы «кто виноват» и «что делать» не давали бы нам покоя.
Я знаю, что многие со мной не согласятся, но в такой ситуации виноваты не мы. Может быть, виноваты создатели Suicide Squad, но только отчасти. Проблема кроется намного глубже, в самом понимании искусства как феномена. Собственно об этом я бы и хотел сказать парочку слов.
Я не помню, когда это случилось. Это мог быть как теплый майский вечер, так и наполненный звоном январской вьюги день. Как бы то ни было, моя невежественность в вопросах мирового кинематографа стала мне изрядно докучать. Оставлять эту проблему без внимания было решительно невозможно, и немедленно был начат поиск статей и материалов для заполнения многочисленных пробелов.
Где-то в процессе мне открылось тайное знание, передаваемое в узком кругу специалистов — кино делится на искусство и продукт. И, как водится, первого в общей массе не более пяти процентов.
Умные книги и статьи объяснили мне, что кинематограф не сразу родил искусство — это был долгий и мучительный процесс перехода от аттракциона к высокой образности произведений. И только стоило этой образности появиться, как подобно эпидемии холеры кино настигло внедрение «звука», снова отбросившего синематограф в область примитивного развлечения. Получив возможность разговаривать со зрителем человеческой речью, кино утратило свой особенный язык и стало усладой для неспособного к рефлексии искателя новых эмоций.
Оттуда же, из кладезей искусствоведческой мысли, я почерпнул, что термин «артхаус», сменивший «авторское кино», был необходимым для зрителя маркером. Для зрителя современного, который не заинтересован в качестве фильма, а заинтересован в бренде. «Вот это прикольно», — подумал я и стал по возможности выискивать дефиницию чистого искусства.
Определение не заставило себя долго ждать. Оно было емкое и простое — искусством является объект, который обогащает существующую культурную традицию чем-либо новым. Забавно то, что это коренным образом расходится не только с определением «элитарного» (подразумевающего каноны), но и с тем, что я думаю на этот счет сегодня. Ведь став старым, я начал не только впадать в маразм, но и еще и догадываться, что искусство — это не что иное, как одна из неотъемлимых форм человеческой деятельности.
А теперь вернемся к Suicide Squad. В защиту комикса, как заслуживающего внимания культурного феномена, многие (я в их числе) часто приводят легенду о девятом искусстве. Красивый миф, ставящий Дэдпула на одно место с Джокондой, включает в себя Францию, ведущую официальный реестр искусств и критику телевидения, потерявшего восьмую строчку в этом списке. Настроенному на диалог человеку это помогает взглянуть на комикс, как на что-то большое, чем чтиво на вечер (хотя комикс — это почти всегда чтиво на вечер и ничего больше).
Само собой, далеко не всегда этого достаточно, чтобы люди оказались готовы пустить комиксы в мир возвышенного. Встречая в комикс-шопе очередного человека, который «предпочитает книги», есть два пути: признать, что комиксы — это картинки для идиотов или допустить предположение, что он так же предпочитает книги таким вещам как музыка, кино и театр, не находя последним места в своей культурной жизни. В такой ситуации на лице защитника историй о парнях в трико может читаться простая человеческая боль. Боль, вызванная тем, что приходится снова и снова повторяться избитые аргументы, и совсем непонятно, зачем собственно это делать. Прошли годы, и мне кажется, что если я и не нашел ответ на это «зачем», то стал на верный путь.
Начнем издалека. Самым легкодоступным способом культурного досуга после изобретения Гутенбергом печатного станка стала книга, вернее сказать, печатный текст. Библиотечная традиция задала тон всей европейской культуре, став новым витком в развитии человеческой цивилизации... Но, эй, вообще-то, это было довольно давно!
Сегодня мы не просто на пороге чего-то нового, мы уже живем в совершенно иной (цифровой) эпохе. У нас другие способы коммуникации, другое мышление и другие приоритеты. Что нам удалось сохранить (пусть и частично), так это образовательную программу. Я даже не шучу про православие, и без него многие моменты в ней выглядят гостями из прошлого, а то и позапрошлого столетия. Мы не только выделяем в истории «каменный» и «бронзовый» век (пережиток индустриализации), мы по инерции делим искусство на высокое и низкое, а все окружающее нас на искусство и не-искусство. Только вот после Уорхола такое деление не работает.
Самый продуктивный и эксцентричный из художников XX века до сих пор оказывается порицаемым общественностью за то, что видел красоту во всем. Лучшей скульптурой он называл дыру в стене, а лучшим искусством — хороший бизнес. Можно относиться к этому как к личному вызову и едкой провокации, но после Уорхола академисты уже не вернутся в музеи. Так же искусство, вышедшее в реальный мир, больше не ограничится душными стенами художественных салонов. Все эти условности — идеалы вчерашнего дня, а мы живем сейчас и сегодня.
Немного выше я говорил о том, что теоретики кино иногда пытаются выстроить оппозицию искусство|видеоряд. В мире, где пролетариат противостоит буржуазии, это было бы довольно популярной точкой зрения. Как славно, что этот мир остался в прошлом. Как жаль, что там же осталось сознание подобных догматиков.
Искусство не ограничивается стенами музея, хэппенингами или чтением в метро. Единственное, что пытается загнать искусство в рамки — это границы самой культуры. Вот только культура — само по себе пограничное явление. В такой ситуации единственная диспозиция, которую мы можем выделить в культуре, это не массовая|элитарная и даже не высокая|низкая. Культура включает в себя художественный и научный взгляд на мир. Эти две точки зрения работают как два полушария, помогая составить целостную картину окружающей реальности, и редко обходятся друг без друга.
Сразу становится проще ответить на вопросы, типа являются ли подвешенные ложки, раскиданные по комнате предметы личной гигиены и видеоигры искусством — да, да и да. Искусство — это пространство, в котором все мы живем. Не я это придумал, и сказано это было давно, но такая точка зрения до сих пор пугает и настораживает. Ведь можно не читать книг, не ходить в театр... Можно вообще быть не самым культурным человеком в глазах родной бабушки, но при этом участвовать в формировании искусства. Искусство теряет свою цель, как и современный человек, в процессе секуляризации где-то оставивший собственную.
«Если ты знаешь, что жизнь — ничто, тогда для чего ты живешь? — Ни для чего», — отвечал Уорхол в своей беллетризированной биографии.
Если в культуре происходит демократизация, то современное искусство требует десакрализации в общественном сознании. Это не лишит человека права судить о хорошем и плохом, но поможет ему шире смотреть на мир. А там, с чем черт не шутит, он и комиксы читать начнет.
